Аннюня Толстова о первой ретроспективе Бродтарса в Москве
Журнал «Коммерсантъ-Weekend» №33 от 28.09.2018, стр 22
В Музее современного искусства «Гараж» открывается первая в России триеннале бельгийского поэта, художника и кинематографиста Марселя Бротарса (1924-1976). Покажут около 80 работ, в том числе «Музей современного искусства, часть орлов», безусловно изменил ход истории искусства второй половины XX века
«Кино. Модель», 1970
Фото: Estate Marcel Broodthaers
Впрочем, попадаться может, Бротарсу, считал главным художником современности Магритта, все же было бы приятно, что мир оценил еще одного бельгийца. Потому что можно сколько желательно издеваться над бельгийским национализмом, скажем, в остроумном объекте «Бедренная кость бельгийца», который было бы легко принять за типичный экспонат из музейного отдела антропологии, буде бы он не был окрашен в цвета национального флага, но при этом оставаться бельгийцем до мозга костей. И, надо думать, его, умершего в свой день рождения и лежащего на брюссельском некрополь Иксель под самой веселой в мире могильной плитой, сделанной по собственному эскизу покойного, рассмешила эта числовая симметрия. Первые сорок лет жизни он, певец и журналист, не помышлял о том, чтобы самому заняться искусством. Но вот уже сорок с лишним лет, что прошли с момента его смерти, искусство размышляет о Бротарсе, обращаясь к его наследию все чаще и чаще.
Бротарс-художник — это несколько более десятилетия, с 1964-го по 1976-й, и сотня с лишним выставок в Европе и Америке, в том числе вошла в историю documenta 5 1972 года. По легенде, экипаж специальности была вызвана финансовыми обстоятельствами: Бротарс заявил, что его поэзия не кормит, замуровал нераспроданный тираж своей последней поэтической книги в неэстетично тающий снег из гипса и таким образом получил свой первый объект «Pense-Bete». Экспозиция в «Гараже» показывает, что все было не совсем так: в ассамбляж «Замечательная фреска», датируемые 1963-м, чуть раньше, чем «Pense-Bete», видно, что к искусству он шел не столько от голода, сколько от художественной критики. Пожалуй, это малопочтенному занятию открыло ему мигалки на американский поп-арт и навело на обычно непродуктивную мысль «я тоже так могу». Во всяком случае, в 1963-м он восторженно писал о брюссельской выставке Джима Дайна и о влиянии, которое на Дайна пожалуй что сделало искусство идей Магритта,— «Замечательная картина» с кистями и малярными валиками, присобаченными к поверхности доски, напоминает дайновские ассамбляжи с прикрепленным к полотнам рабочим инструментом. Но вряд ли это был всего лишь жест подражания — скорее это был жест отказа, но, как всегда бывает в летучем, неуловимого, бегущим прямолинейных трактовок искусстве Бротарса, ни боже мой сказать, отказа от чего и для чего. Отказа от картины и от живописи? Отказа от медиума как такового и от связанной с ним ремесленной доблести? Отказа во имя искусства чистой идеи — по следам Дюшана и в предвкушении концептуализма? Отказа в пользу будущей постмедиальности?
Таким же неподдающимся однозначной интерпретации в действительности и объект «Pense-Bete», назначенный самим Бротарсом быть первым в его oeuvre’е. Возможно, год демонстративного разрыва с поэзией был выбран неслучайно: ровно сто лет отдавать, в 1864-м, Бодлер, полостью разорился до сорока лет, переехал из Парижа в Брюссель, надеясь наладить в Бельгии свои издательские дела. Известно, что Бодлер шел вторым в бротарсовском пантеоне поэзии со временем Малларме — в 1974-м Бротарс выпустил книгу художника по мотивам «Бедной Бельгии», которую Бодлер начал писать в своем добровольном бельгийском изгнании, и так и не закончил. Далее титульного листа и колофона, в книге Бротарса содержалось полторы сотни чистых страниц, загрязненных только одним номером и колонтитулом,— должно в подтверждение бельгийской бедности денег на типографский набор самого текста не хватило. Искусство Бротарса все — в этих ироничных жестах, оно — белая ступень, где текст не пропечатался или было смыто дождем, как в одном его знаменитом киноперформансе, но, несомненно, существует.
Едва ли не самый известный из бротарсовских проектов, «Третьяковка современного искусства, отдел орлов», сегодня числится среди первых опытов институциональной критики. До наших дней лучше всего сохранился его материальное обуревание: огромная коллекция изображений орлов — на всевозможных гербах, монетах, эмблемах, вымпелах, флажки, значки, календарях, открытках, на вывесках и чернильницах, на картушах географических карт и крышках пивных бутылок,— которую Бротарс выставлял, в копия традиционной музейной экспозиции, разложив экспонаты по шкафах и витринах с маниакальной тщательностью вещеведа-классификатора и обеспечив каждый магриттовской этикеткой «Это не произведение искусства». В этом комично орлином царстве имперская и колониальная мир европейских храмов искусства» раскрывалась сама собой. Однако различные подразделения воображаемого музея, которые возникали на тех или иных выставках в протяжение 1968-1972 годов и имели вполне эфемерный вид — от проекции слайдов на ящик для транспортировки картин до поэтажного плана, нарисованного на песке литорали и смываемого притоком,— показывали исчерпанность музейной системы в целом. Минерва исчезает из музея, оставляя пустые, как скорлупа яиц или раковины мидий — любимый материал меланхолично бротарсовских объектов и инсталляций,— оболочки. Кстати, доминанта пародии на классический музей возникла вскоре после майских событий 1968-го, когда революционные студенты захватили Мраморный зал брюссельского Дворца изящных искусств, и Бротарс был одним из авторов манифеста протестующих.
Кем едва только не приходилось побывать Бротарсу за сорок лет посмертной канонизации. Бескомпромиссным критиком буржуазных условий производства искусства. Непримиримым борцом с «обществом спектакля» и верным рыцарем нонспектакулярности. Гроссмейстером семиотических игр и обличителем репрессивной природы языка. Художником-политиком, отчаянным леваком и убежденным антиколониалистом. Известной степени это позднейшие домыслы, частично — исторически обоснованные характеристики. Но каждая новая выставка Бротарса сообщает нечто новое о современности, смотрящейся в него, как в поверхность. Интересно, что нового мы узнаем о себе в «Гараже». Один стих Бротарса заканчивается словами: «мы Должны поставить этот вопрос критикам? Или же организаторы выставки?».
