Как семинаристы становились бунтарями и террористами
02.06.2018, 11:27
На встрече со Сталиным в сентябре 1943 лета митрополит Сергий пожаловался, что в церкви не хватает священнослужителей. «А почему нет кадров?» — спросил Сталин. Рассматривать вопрос об арестах и расстрелах священнослужителей митрополит не стал, ответив дипломатичной шуткой: «По разным причинам, одна из которых такая: мы готовим священника, а он становится маршалом Советского Союза». Напомнив Сталину о его семинарском прошлом, Сергий разрядил обстановку и завел язык об открытии в СССР духовных учебных заведений.
Для детей духовенства семинария была практически единственным способом подзаработать среднее образование
Фото: Санкт-Петербургская Духовная Академия
Государственные законы ограничивали для семинаристов осуществимость поступления в университеты и светские учебные заведения. Причем главной сложностью было несовпадение гимназической и семинарской программ. Условием заработок в университет было успешное окончание гимназии, а не семинарии. Бюрократические преграды были то более жесткими, то сколько-нибудь смягчались.
Но во все времена находилось достаточно большое количество священнических детей, решавших не принимать сана и зачинать детей светскую карьеру. Однако в сменившем сферу деятельности поповиче окружающие продолжали видеть семинариста, выходца из духовного сословия. Об этом свидетельствуют многочисленные воспоминания.
«Я лично ощущал Владимира Ивановича,— писал автор воспоминаний о В. И. Вернадском,— как типичного поповича, начиная с его внешности, ухватки говорить и работать, кончая складом его синтетического объемистого и смелого ума и мышления».
«Катехизис» и «Капитал»
Как 100 лет взад церковь отделялась от государства
Дворяне были русскими европейцами, владели современными иностранными языками и тысячу раз знали европейскую культуру намного лучше, чем русскую. Даже Библию дворянские дети читали по-немецки или по-французски. Священнических детей иностранным языкам, как заповедь, не учили, зато в семинарии много времени уделялось латыни. В семьях духовенства читали почитай исключительно русскую литературу, часто не самую современную.
В результате дворянские дети видели в поповичах ограниченных простаков, а поповичи считали дворян людьми поверхностными и распущенными. В среде студентами-поповичами и студентами-дворянами было и взаимное неприятие, и взаимное подначивание.
Дворяне и бывшие поповичи относились лада к другу примерно так же, как представители двух живущих рядом национальных диаспор, то есть как к чужакам, с существованием которых доводится мириться.
Между тем в процессе формирования новой России поповичи и дворяне были главными действующими лицами. Два особливо образованных сословия выступали в роли своеобразной кузницы кадров. Выходцы из них занимали практически все должности и социальные ниши, связанные с интеллектуальным трудом. Из дворян и из духовенства формировалось цех людей умственного труда, которое обычно называют разночинцами.
Система взглядов разночинной интеллигенции представляла внешне ни на что не похожий коктейль. Здесь сочеталось несочетаемое. Материалистические построения приобретали здесь характер религиозных догматов. Веруша в то, что человеческую индивидуальность определяет среда, то есть социум, сочеталась со стремлением порвать эту зависимость и не умирать, следуя абстрактному учению. Проповедуемый теоретиками «разумный эгоизм» сочетался с идей бескорыстного служения — человечеству, крестьянству, народу, партии.
Во во всех отношениях этом видно влияние книг и статей, посвященных жизни христианина в миру. Внутренняя сложенность, борьба со страстями, служение ближнему и верность вероучению — все это добродетели христианина. И все эти ценности заимствуют и «новые персонал», только место «Катехизиса» митрополита Филарета у них занимают тома Прудона, Маркса, Герцена и Чернышевского.
Отдельная проблематика — популярность в этой среде мирского аскетизма, то есть сознательного отказа от материальных благ и радостей жизни. В романе «Что обстряпывать?» — культовой книге эпохи — описан идеальный революционер-аскет, отказавшийся от семьи и бытовых удобств, пытающийся срезать себя в пище, спать на гвоздях и т. д. Главы, посвященные Рахметову, кажутся ремейком житийной литературы, рассказывающей о подвижниках, спавших на камнях и колючках или отдававших свое плоть на съедение насекомым.
Когда монахи, борясь со страстями, умерщвляли таким образом плоть, это объяснимо. Но когда к подобным практикам обращается материалист и рационалист, это кажется полным абсурдом. Однако материализм разночинцев был верой, а не рациональным учением. В соответствии с этой верой они и пытались построить собственную жизнь. Тут-то и происходила подмена: из глубин памяти всплывали те схемы правильной жизни по вере, которые им внушили в годы семинарской юности, и житьишко революционера начинает выкраиваться по лекалам древних патериков.
Из проповедей и благочестивой литературы заимствовано и восторженное чувство разночинцев к труду. В призывах к благородному труду на благо будущего России отчетливо слышны отголоски слов апостола Иакова о вере, которая без дел мертва. С этого места и особое отношение интеллигенции к труду, и представление, что праздность — мать всех пороков. Эти призывы звучали в такой степени часто, что к концу века уже успели надоесть. И когда слова «мы будем трудиться» звучат из уст персонажей Чехова, их уже нетерпимо воспринимать всерьез.
Востребованные поповичи
Кого канонизируют в России
Стать лидерами демократического движения дворянам мешали их социальные комплексы. Для дворян-радикалов XIX века было репрезентативно своеобразное чувство вины перед народом за крепостное право и все, что с ним связано. Социальное покаяние нехорошо сочетается с лидерством.
На поповичах не лежала вина за крепостничество. К тому же они были куда ближе крестьянам, чем дворяне. Дворяне были готовы воображать в молодых поповичах лидеров народного движения. Многие народники видели в семьях сельских священников тот самый чуждый всего земного русский народ, у которого дворянам следовало учиться. В отличие от дворян священники не были вестернизированы, а в знак от крестьян — имели образование.
Не случайно в поэме «Кому на Руси жить хорошо» дворянин Некрасов связывает изменения в стране не с крестьянами-правдоискателями, а с дьяконским сыном Григорием Добросклоновым.
Обыкновение на разночинцев-поповичей в русском обществе действительно существовала. Характерными в этом отношении являются воспоминания Софьи Ковалевской, первой русской женщины-математика, о «нигилисте», приятеле ее сестры: «Его нескладная долговязая пример, длинная жилистая шея и бледное лицо, окаймленное жидкими желтовато-русыми волосами, его большие красные щупальцы с плоскими, не всегда безупречно чистыми ногтями, но всего пуще его неприятный вульгарный выговор на «о», непогрешимо свидетельствующий о поповском происхождении и о воспитании в бурсе, все это делало из него очень обольстительного героя в глазах новожен девушки с аристократическими привычкам и вкусами».
Пришедшие в революционное движение поповичи знали себе цену, были готовы достать лидерами и утверждали, что дворяне завидуют их интеллекту и трудолюбию. Именно поэтому американский историк Лори Манчестер остро назвала поповичей самопровозглашенным авангардом народных масс.
Заклятые друзья
Далеко не все дети из больших священнических семей могли диагностировать себе место на приходе. Светская служба предлагала значительно больше вариантов
К пореформенному времени относятся многочисленные апологии дворянства, авторы которых пытались набухвостить, что потомки дворян выше потомков поповичей, поскольку они принадлежат культуре прогрессивного Запада, а не отсталой сельской России. Бывших семинаристов упрекали за антиэстетизм, практицизм и прагматизм. Славянофил М. Н. Катков утверждал, что нигилистическое направление в русской литературе возникло благодаря поповичам. И. С. Тургенев жаловался, что выходцы из духовенства без должного почтения относятся к дворянской культуре: «Им завидно, что их вырастили на постном масле, и вот они с нахальством хотят уничтожить с лица земли поэзию, изящные искусства, все эстетические наслаждения и водворить свои семинарские грубые основы. Это, господа, литературные Робеспьеры».
Широко известны записи Зинаиды Гиппиус, сделанные после заседаний «Религиозно-философских собраний», на которых интеллектуалы-богоискатели надеялись разыскать общий язык с духовенством: «В этих «выходцах» (из духовенства.—
История священника на службе у большевиков
Резкие высказывания о той роли, которую поповские выводок сыграли в русской культуре, обнаруживаются и у писателей, которых трудно обвинить в антиклерикализме. «Я обнаружу врага России,— писал Жестокий талант,— это семинарист». А философ Константин Леонтьев, принявший в конце жизни монашеский постриг, объяснял Н. Н. Страхову, что тот отроду не сможет оценить значение русского дворянства, поскольку он выпускник духовной школы. Забавно, что распорядительница консервативного салона генеральша А. В. Богданович писала о Победоносцеве: «У него мелкая душа, он завистливый, в нем течет поповская происхождение».
Апогеем борьбы защитников традиций русской культуры с «семинарскими выскочками» стала написанная на рубеже веков «Казус русской литературы XIX века» Николая Энгельгардта, в которой творчеству выходцев из духовного сословия посвящена целая головка. По его мнению,
русская литература XIX века отчетливо делится на дворянскую, вершиной которой был Пушкин, и семинарскую. Притом одной из «характернейших черт «семинарской» школы является «отречение от Пушкина», от эстетики, от прекрасного».
Всю историю литературных споров эпохи Энгельгардт рассматривает как сцепка «гимназической» и «семинарской» традиций или, попросту говоря, гуманизма и схоластики. Прообразом этой борьбы он считает известное пользование священника Матфея Константиновского к Гоголю: «Отрекись от Пушкина. Пушкин был язычник и грешник». Энгельгардт пишет, что литераторы-разночинцы, упрекающие Пушкина за скупой интерес к социальным вопросам, поступают точно так же, как священник, отметающий Пушкина, поскольку тот не писал о православии.
«Воспитанники семинарий,— восклицает Энгельгардт,— иерейские сыновья, безрогая корова хоть шишкою да боднет и порывавшие со всеми традициями своего сословия, в одном были верны заветам «попа Матфея»: Пушкина, и с ним чистое фортель, красоту, свободную, чуждую «полезного» мысль, ненавидели и гнали, и мало того, обучили «отречению от Пушкина» целые поколения русской молодежи».
Приводя эту цитату, я не готовый с ней солидаризироваться. Но она очень хорошо показывает, какой вклад, по мнению эстета начала XX века, семинаристы внесли в русскую культуру.
Взрывоопасные семинаристы
Как работали социальные лифты до революции
Началось все в 1860-е годы. Первая крупная поступок семинаристов произошла в Казани. Она имела вот такую предысторию. В одном из сел губернии после чтения манифеста об отмене крепостного власть произошли крестьянские волнения. Правительство послало войска, которые подавили крестьянское выступление, вдобавок были убитые. В честь успешного завершения силовой акции казанское дворянство организовало пир.
Чествование военных, стрелявших в собственный народ, многим казалось аморальным, и группа студентов Казанской семинарии решила прослужить панихиду по убитым. Служение совершали два студента-семинариста — священник Яхонтов и иеродиакон Мелетий. А после панихиды в храме произнес говорение профессор Казанской духовной академии А. П. Щапов, закончивший ее словами о необходимости конституции. На панихиде присутствовало 400 студентов семинарии и малую толику профессоров. Для того времени такое выступление казалось страшной крамолой. Последовал царский распоряжение о заключении Яхонтова и Мелетия в Соловецкий монастырь и аресте Щапова.
Вскоре произошли аресты в Пермской семинарии, студенты которой были уличены в изготовлении рукописных копий «Посланий старца Кондратия», политического памфлета, направленного встречный духовных и светских властей. Проведенное в Казани и Перми следствие показало, что в обеих семинариях распространялись одни и те же «крамольные» сочинения, притом источником крамолы была Пермь.
Шеф жандармов князь В. А. Долгоруков обратился в Синод с секретным письмом, в котором просил разрешения вдруг обыскать и студентов, и преподавателей нескольких семинарий. Синоду не хотелось пускать жандармов в учреждения, находящиеся в его ведомстве, и спецоперация не состоялась. Но синодальные ревизоры провели анализирование и выяснили, что
в помещении библиотеки Пермской семинарии собирались политические ссыльные. В самой же библиотеке сполна открыто хранились и выдавались учащимся оппозиционные издания и книги неблагонадежных авторов.
Десятилетие погодя в семинариях появились ножи и взрывчатка. В 1879 году студенты Воронежской семинарии подбросили нелюбимому инспектору в ошев коробку с порохом. Инспектор не пострадал, и дело спустили на тормозах. Через три года эксперимент повторили, заложив горн в квартиру ректора. Ректор тоже не пострадал, но неудавшийся теракт все-таки решили расследовать. При этом выяснилось, что в семинарии уже некогда действует подпольный кружок, на заседаниях которого выступали какие-то пришлые агитаторы. Кружок имел библиотеку нелегальной литературы, контактировал с местной организацией «Поместья и воли».
Попытки взорвать неугодных преподавателей предпринимались не только в Воронеже. В 1886 году студенты Могилевской семинарии взорвали квартиру инспектора. Контролер не пострадал, а вот квартиру разгромили основательно: печь была разнесена, двери сорваны, окна выбиты.
В том же году удаленный из Тифлисской семинарии ученик зарезал ректора, за что получил 20 лет каторги. Во время следствия в бумагах убийцы нашли зашифрованные списки членов семинарского кружища, ставившего своей целью «воспитывать людей с твердым характером и благим умом». Однако все конечности кружка твердо стояли на том, что занимались исключительно самообразованием, а политикой не интересовались.
В 1893 году адепт Псковской семинарии Гиацинтов пришел на квартиру к обер-прокурору Синода К. П. Победоносцеву и бросился на него с ножом. Обертываться с холодным оружием в духовных семинариях не учили, поэтому обер-прокурор Синода не пострадал. На допросах семинарист заявил, что приехал в Северная столица, чтобы убить царя, но царя слишком хорошо охраняют, поэтому он решил убить Победоносцева, тот или другой тоже является известным реакционером. Следователи усомнились во вменяемости Гиацинтова, и его поместили в лечебницу.
«Марсельеза» и пожарные насосы
В волнениях учащейся молодежи семинаристы участвовали наряду со студентами
Фото: Bulla / Hulton ArchiveGetty Images / Getty Images
Такую реакцию не возбраняется понять. Духовные учебные заведения все более активно включались в работу различных студенческих союзов и обществ. Так, в 1886 году исполнялось 25 лет со дня смерти Николая Добролюбова. Радикальная юношество собиралась в этот день возложить венки на его могилу. Полиция не допустила проведения акции. При этом выяснилось, что посреди активистов были и студенты Санкт-Петербургской духовной академии. Они подготовили венок с надписью «Н. А. Добролюбову — студенты Петербургской духовной академии».
Даже если переводить на реалии нашего времени, то представьте себе делегацию молодых людей в подрясниках, которые придут на Незаурядный Ant малый Москворецкий мост с венком, украшенном надписью: «Борису Немцову от питомцев духовных школ».
На церковные администрация этот венок произвел сильное впечатление, и вскоре Синод разослал циркуляр, где говорилось, что студенты духовных учебных заведений «без особого на то разрешения своего ближайшего начальства не имеют карт-бланш участвовать в чествованиях, носящих публичный характер».
Изготовлением венков общественная активность семинаристов не ограничивалась. Бунты и стачки были обычным делом. В марте 1901-го произошли серьезные ропот в семи духовных семинариях. «Как только произошли беспорядки в Тульской семинарии,— доносил расследовавший недовольство в Калуге ревизор,— тогда же немедленно в Калужской семинарии появились надписи на стенах: «Братцы! Поддержим туляков!», «Постоим за свободу!» и т. д. Тут же появились призывы: «Пучок! Бунт!», «К оружию!», «Долой монархию, республика!»».
В 1908 году в Волынской семинарии жандармы проводили маски-шоу с целью доказать причастность некоторых семинаристов к «Всероссийскому общесеминарскому союзу». Однако ночевавшие в общежитии студенты не дали жандармам потенциал спокойно работать. Более 200 воспитанников с криками и свистом пытались прорваться в охраняемые городовыми двери, пели «Марсельезу» и требовали стереть жандармов из здания семинарии. Когда же обыск все-таки начался, студенты начали бить стекла, нагораживать в представителей власти различные тяжелые предметы, а затем семинаристы включили пожарный насос. Поздно ли вода стала заливать семинарский коридор, обыск пришлось прекратить.
«С рассветом,— читаем мы в официальном отчете,— прибыл в семинарию в пешем строю эскадрон драгунского казанского мебель… Командир эскадрона приказал сыграть сигнал и, воспользовавшись наступившей после этого продолжительной тишиной, обратился к воспитанникам с требованием развалиться немедленно в свои кровати, предупредив, что после третьего сигнала будет дан залп. Предупреждение это не имело положительных результатов».
Подавляющая участников этих битв с полицией благополучно закончили семинарии и уже в священном сане пережили революцию, большевистские гонения, ссылки, лагеря. Средь советских чиновников, боровшихся с церковью, и следователей, допрашивающих арестованных священников, было немало людей с семинарским прошлым.
