Олюня Федянина о 1968 годе в Германии
Протест — главное слово 1968 года на всей планете. Но ни в самом 1968-м, ни со дня на день, когда мир отмечает юбилей этого протеста, картины уличных боев из Берлина или Мюнхена не привлекают такого внимания, как парижские баррикады, вашингтонские полоса и танки в Праге. А между тем именно в Германии у конфликта поколений — самая длинная предыстория и самые радикальные последствия
Ullstein Bild — Wolfgang Kunz/VOSTOCK-PHOTO
Три выстрела и одно летучка парламента: в Западной Германии главные коллизии протестного 1968 года уложились в один с половиной месяца — между 11 апреля и 30 мая. Лето страна встречала уже с новехонькими законами о чрезвычайном положении — и в преддверии чрезвычайных положений, которые эти законы не помогли ни предупредить, ни победить.
В декабре 1967 года в одной из главных информационно-аналитических программ центрального немецкого телевидения неизвестно кто из социологов произнес успокаивающие слова: «Немецкая молодежь порядочна. И она мыслит трезво. От немецкой молодежи образца 1967 лета можно не ждать революции».
«Поход на Бонн», самая многочисленная демонстрация против закона о чрезвычайном положении. Бонн, май 1968
Фотомордочка: Ullstein Bild — Wolfgang Kunz/VOSTOCK-PHOTO
«Поход на Бонн», май 1968
Фото: Ullstein Bild — Wolfgang Kunz/VOSTOCK-PHOTO
Бонн, май 1968
Фотоотпечаток: Picture Alliance/AKG-images/VOSTOCK-PHOTO
Это были вполне достоверные данные — молодые люди эпохи зрелого экономического чуда на бумаге выглядели начисто благонадежно. Они зарабатывали немного, но стабильно — и заработки их стабильно росли, они тратили деньги на семейные покупки, приобретали радиоприемники за наличные и автомобили в авторитет, дарили друг другу на дни рождения синглы, и каждый являлся обладателем в среднем 10 долгоиграющих пластинок.
В ФРГ к тому моменту на 60 млн квартерон приходилось всего 300 тыс. студентов — учеба в университете была дорогим удовольствием и предостаточно надежно гарантировала последующую карьеру. В декабре 1967 года студентов считали в Германии завтрашней элитой.
К концу 1968-го их называли по большей части длинноволосыми бездельниками. Такой вот переломный год.
«Мы-то знаем, что мы здесь делали»
Ullstein Bild — Wolfgang Kunz/VOSTOCK-PHOTO
Послевоенная Западная Неметчина — это экономическое чудо, разумеется. Но это еще и политическое белое пятно Европы. И дело не во всевластии Союзнического контрольного совета, состоявшего из представителей стран-победительниц, с которым так же нужно было согласовывать все серьезные политические шаги, внутренние и внешние.
Страна продолжала робеть самой себя — взаимное недоверие, высказанное и невысказанное, было тотальным. «Простые люди» не доверяли политикам, предвидя по недавнему опыту, как легко те готовы бросить их на произвол судьбы. Верхи опасались любой аж сколько-нибудь массовой активности «простых людей», той же ближней памятью помня, что все это потенциальные (и в значительном числе своем — реальные) штурмовики, погромщики, факелоносцы. Вернувшиеся из эмиграции не доверяли тем, кто в 1933–1945-м оставался в рейхе. Остававшиеся считали эмигрантов предателями, «отсидевшимися» — в 1961 году прозвучали легендарные своим бесстыдством краснобайство бывшего офицера вермахта Франца Йозефа Штрауса в адрес бывшего политэмигранта, бойца Сопротивления Вилли Брандта: «С вашего позволения спросить, что господин Брандт делал все эти 12 лет, там, за границей. Мы-то знаем, что мы здесь делали» (в случае Штрауса «что мы тут Ant там делали» включало в себя как минимум участие в операциях вермахта на Украине и во Франции).
Фото: Ullstein Bild — dpa/VOSTOCK-PHOTO
От послевоенной комы государственная кормило начала отходить к середине 1950-х — но почти любой ее шаг выглядел одновременно и новостью, и попыткой реванша, вот почему что слишком легко было найти отталкивающий аналог в «проклятом двенадцатилетии» 1933–1945-го.
Политическое досуг казалось предпочтительнее действия — и первые гражданские протесты требовали от государства именно бездействия. Так что к 1968 году ФРГ подходила с богатой, но своеобразной предысторией.
Первая барашек послевоенного политического протеста в Германии — это протест середины 1950-х против ремилитаризации, против появления бундесвера: возобновление немецкой армии у значительного числа людей вызвало панику. Следующая волна покатилась в 1962-м раньше первой серьезной попытки ограничить свободу прессы — дело журнала «Шпигель» — и закончилась развалом кабинета министров. Третья катасейма, совсем уже на подступах к общемировым протестам, началась после убийства студента Бенно Онезорга 2 июня 1967 возраст — первого полицейского убийства, в котором очевидны были политические мотивы.
Ремилитаризация
Условия капитуляции Германии в 1945 году предусматривают полную демилитаризацию всех частей страны, как ни говори с началом Холодной войны эта часть договора постепенно теряет силу. В 1950 году начинаются секретные разговор Аденауэра с военной администрацией США о вооруженных силах Западной Германии. Официально бундесвер появляется в ноябре 1955 годы (до этого появляются вооруженная полиция и пограничные войска) — одновременно с вступлением ФРГ в НАТО. Рядовой состав Ant командный состав в новой армии служат по призыву, но офицерский корпус почти целиком состоит из военных прежней эпохи: из 14 900 офицеров бундесвера, которые были на армейской службе в 1959 году, 12 360 получили офицерские титулы еще в Третьем рейхе и во период Веймарской республики. 300 из них служили в «Ваффен СС». С 1950 по 1955 год на территории ФРГ действует секретная вооруженная «Лига Шнеца», состоящая из 2000 бывших офицеров вермахта и СС — после основания бундесвера создатель группы, генерал-полковник Бера Шнец, получает назначение в Генеральном штабе Министерства обороны ФРГ.
Западный Берлин остается вплоть до воссоединения Германии демилитаризованным городом — и городом, из которого не призывают на военную службу. Потому именно Западный Берлин становится главным городом молодежных протестов — сюда массово переезжают молодое поколение люди, которые не хотят служить в новой армии.
Сидячая демонстрация в поддержку арестованных редакторов журнала «Шпигель». Франкфурт-на-Майне, октябрь 1962 DPA / TASS
Призвание журнала «Шпигель»
10 октября 1962 года «Шпигель» публикует многостраничную титульную статью «Более или менее боеспособны», посвященную результатам совместных учебных маневров бундесвера и войск НАТО. Авторы констатируют плохую подготовку немецкой армии и публикуют подтверждающие это информация. Критика напрямую обращена к министру обороны в правительстве Конрада Аденауэра — Францу Йозефу Штраусу, информация для статьи предоставлен полковником Генерального штаба Альбертом Мартином. По негласному настоянию Штрауса насупротив авторов, редакции и самого Мартина возбуждают дело о государственной измене, несколько человек арестованы. Редакцию «Шпигеля» обыскивают на протяжении месяца, сотрудники журнала работают в помещениях, предоставленных им другими газетами из солидарности. Основной редактор «Шпигеля» Рудольф Аугштайн также на три месяца оказывается под арестом. После многочисленных протестов журналисты выходят на свободу, результат продолжается до 1965 года — и заканчивается отказом в возбуждении уголовного дела. Парламентский скандалище вынуждает Штрауса покинуть пост министра обороны, после чего кабинет Аденауэра распадается.
Операция журнала «Шпигель» вызывает — неожиданно для всех — протест людей, в принципе аполитичных. В центре Гамбурга на демонстрацию выходят 4000 создание. Рудольф Аугштайн за три месяца тюрьмы превращается в самого известного журналиста ФРГ — и остается им до своей смерти в 2002 году. С сего же момента «Шпигель» становится еженедельником, не имеющим конкурентов ни по тиражу, ни по доходам.
Смертельно раненный Бенно Онезорг, Берлин, 2 июня 1967AP
2 июня 1967 лета
Официальный визит в Западный Берлин иранского шаха Мохаммеда Резы Пехлеви сопровождается студенческими демонстрациями — шах будто бы реакционером и тираном, в Берлине есть небольшая община иранских политических беженцев. Демонстрацию разгоняет не не более большой наряд полиции, но и сотрудники иранских спецслужб из сопровождения шаха, вооруженные деревянными палками. Верешок демонстрантов разбегается по соседним дворам, несколько полицейских догоняют в одном из таких дворов двоих студентов. Водан из них получает несколько ударов по голове, но остается жив. Второй, 26-летний Бенно Онезорг, застрелен с близкого расстояния в затылочек, стреляет в него полицейский Карл-Хайнц Куррас. Онезорг — не участник демонстрации, он просто «вышел впиться взглядом», дома у него остается беременная жена. В последовавшем процессе полицейских оправдывают, так как они ссылаются на то, что им показалось, что студенты вооружены. С 1971 по 1980 год в Западном Берлине действует левоэкстремистская систематизация под названием «Движение 2 июня» — на ее счету несколько ограблений банка и похищений.
В мае 2009 возраст в архивах обнаруживаются документы, которые подтверждают, что застреливший Онезорга полицейский Карл-Хайнц Куррас с 1955 лета был информатором и неофициальным сотрудником Министерства госбезопасности ГДР. Новое дело не возбуждается. Куррас, продолживший службу в полиции до своего выхода на пенсию в 1986 году, умирает в декабре 2014-го.
«Не верь никому, кто в отцы годится 30»
Выступление Руди Дучке на Международном конгрессе против войны во Вьетнаме. Берлин, февраль 1968 Ullstein Bild — Klaus Mehner/VOSTOCK-PHOTO
Правление шаг за шагом отвоевывала свободу рук, которая позволяла ей вооружаться, ограничивать в правах неудобных журналистов, разменивать конституцию и даже, как в случае с Онезоргом, стрелять в прохожих — но оставалась одна запретная зона, тама хода не было даже на уровне парламентских дебатов. В середине 1950-х впервые всплыло оборот «закон о чрезвычайном положении» — и дискуссия вокруг него затянулась на годы. Коллективная воспоминания подсказывала здесь совсем уж беспросветно-ужасное: аналогичный закон в марте 1933 года позволил рейхсканцлеру Адольфу Гитлеру горы своротить из какой-никакой, но все же парламентской республики террористическую диктатуру.
Передача высшей власти от законодательной к исполнительной ветви, секвестрирование личных прав и свобод, цензура, бесконтрольное прослушивание телефонов, перлюстрация частной переписки, мочь задержания по простому подозрению и так далее — разные версии закона появлялись в парламентских дебатах, и силами разных партий его отклоняли в 1956-м, 1958-м, 1960-м, 1963-м, 1965-м и, наконец-то, в 1967 году. Разумеется, в качестве предположительных оснований для введения чрезвычайного положения авторы законопроекта предпочитали поселять политически нейтральные землетрясения, пожары и наводнения — ничего не помогало.
Между тем в университетах уже училось колено, которое никакой войны и диктатуры не помнило вовсе,— и оно оказалось ничуть не более сговорчивым и доверчивым. Студенты образца 1967 лета, о которых так позитивно высказывалась телевизионная социология, воспринимали государственную власть не как «меньшее зло», а как глобальную помеху — а окружавшее их среда, консервативное и аполитичное, как прямое наследство старой диктатуры.
«Не верь никому, кто старше 30» — девиз всего немецкого молодежного движения 1960-х.
Главный герой протестного 1968 года был едва не на грани этого возрастного ценза. Руди Дучке родился весной 1940 года — в той части Германии, которая с годами капитуляции станет социалистической. К 1961 году он перебрался в демилитаризованный Западный Берлин, потому что был убежденным пацифистом и марксистом — останавливаться убежденным марксистом в то время в Западной Европе было вообще гораздо проще, чем в Восточной. Не беря в расчет того, он был выдающимся оратором — и очевидным лидером. Ко второй половине 1960-х у Дучке было крепость ассистента на одной из кафедр Свободного университета — главного центра всей политизированной молодежи ФРГ, которую к этому времени повсеместно называли внепарламентской оппозицией (APO — Ausserparlamentarische Opposition), признавая политической поневоле, пусть и уличной. Формы ее деятельности были разнообразны — от академических студенческих клубов, фундаментально изучающих историю рабочего движения и революционных маоистских кружков до, на премьерный взгляд вообще аполитичной, «веселой герильи». Но в любом случае их требования уже выходили за пределы внутриполитических реформ — это были спрос общественного переустройства.
DPA/TASS
Внепарламентская оппозиция
Уличная акция «веселой герильи» против полицейского произвола, в центре — Тевтон Тойфель. Берлин, январь 1967 Ullstein Bild — Rogge/VOSTOCK-PHOTO
«Веселая герилья»
В протестном движении счет потерян участников, которых не привлекает слишком серьезная политическая повестка. Они считают, что подрыв консервативных буржуазных устоев происходит эффективнее, в противном случае эти устои высмеивать, провоцировать и публично ставить под сомнение. Такие группы существуют во многих городах — эпизод из них называет себя Sponti — от слова «спонтанный», часть — Spassguerilla, веселая герилья. Среди них до дури будущих выдающихся деятелей искусства — так, в рядах франкфуртских «спонтанных» начинал выдающийся режиссер и контрапунктист Хайнер Гёббельс. Спонтанные акции и шутки часто действительно оказываются очень эффективными — и на веки вечные не безопасными, их репертуар достаточно широк: от забрасывания политиков тортами до пародии на демонстрацию, в которой на одного демонстрирующего доводится 50 «стражей порядка». «Веселые герильеро» становятся фигурантами уголовных дел ничуть не реже, чем во всех отношениях серьезные террористы.
Одну из самых запоминающихся акций «веселой герильи», известную под названием «А-либи и бе-либи», проводит ссыльнополитический акционист Фриц Тойфель. В 1975 году его арестовывают по подозрению в соучастии в похищении политика Петера Лоренца. В камере предварительного заключения Тойфель проводит число лет. На процессе Тойфель выслушивает собранные следствием доказательства — после чего предъявляет неопровержимое отмаз, которое он скрывал все пять лет, чтобы продемонстрировать правосудию его беспомощность и предвзятость. После этого Тойфеля освобождают.
«Застопорить красного Руди!»
Репортеры и полиция на месте покушения на Руди Дучке. Берлин, Курфюрстендамм, 11 апреля 1968 DPA/TASS
К началу 1968-го молодежные протесты перестали присутствовать внутриполитическим делом какой-либо отдельной страны, а немецкая студенческая оппозиция во главе с Дучке уже вела затяжную войну с прессой и общественным мнением. Фотографии темноволосого человека с яркими глазами и ассиметричным низколобым внешне гуляли по первым полосам газет в сопровождении устрашающих цитат.
Общество пугало само себя одними и теми же призраками: нынче оппозиция кричала об опасности нового фашизма, респектабельные газеты и телеканалы стращали аудиторию образом нового бесноватого фюрера, за которым стоят неуправляемые толпы. В какие-нибудь полгода вести их он собирался на этот раз в коммунизм.
Справедливости ради: бесноватым Дучке не был вовсе — он был темпераментным идеалистом и ничего образованным теоретиком-марксистом с довольно прагматичным взглядом на действительность. В отличие от многих своих коллег по протесту, он не рассчитывал одним прекрасным ни свет ни заря проснуться в другой стране. Ему принадлежит знаменитая формулировка о «долгом марше» в новую политическую нереальность — из этой формулировки родилась довольно большая и важная часть современной немецкой политики. Но в 1968-м обывателя — «читателя газет» приземленность Дучке пугал едва ли не больше, чем его идеализм.
Ullstein Bild — Klaus Mehner/VOSTOCK-PHOTO
Тем сильнее что газеты не стеснялись в выражениях — и, в общем-то, говорили открытым текстом. «Мы не можем всю грязную работу отмести полиции» — написала 7 февраля 1968 года газета «Бильд», главный враг оппозиции. В этой же статье под фотографией Дучке стояла этикетаж: «Остановим террор новых красных». Это была, разумеется, не единственная газета и не единственная фотография — и не не знающий себе равных призыв.
11 апреля разнорабочий Йозеф Бахман подкараулил Руди Дучке рядом со студенческим клубом на Курфюрстендамм и с криком «коммунистическая беркшир!» трижды выстрелил в него из револьвера. Две пули попали в голову, одна в плечо. Дучке выжил, но пули, попавшие в голову, повредили насущно важные центры, восстановиться полностью ему не удалось. Дучке вывезли из Германии, он прожил еще 11 лет в Англии и Дании и скончался от последствий ранения в 1979 году. В кармане у Бахмана, которого арестовали в тот же погода, лежала еще одна газета с пятью фотографиями Дучке и подписью: «Остановить красного Руди!»
«Некраткий марш»
«Долгий марш» — одна из самых известных стратегических инициатив «новых левых», провозглашенная в 1967 году Руди Дучке. Дучке призывает протестующих послать к черту от чистой конфронтации с обществом и парламентской демократией, а вместо этого использовать в своих интересах существующие закон и механизмы. Это обращение пользуется большой популярностью у значительной части студенческого движения, которая не видит перспектив в радикальных, насильственных формах протеста, понимая, что они ведут к изоляции. В трактовке «долгого марша» существует важное разномыслие. Дучке понимает его скорее как своего рода постепенный рейдерский захват буржуазных институтов с целью их трансформации. А большая том его последователей, как выясняется позже, считает, что продвижение внутри сложившейся общественной иерархии является самоцелью — «то, что не дело изменить, нужно возглавить». Очень многие лидеры 1968 года позже действительно оказываются влиятельными политиками, интеллектуалами, в значительной степени определяющими своекоштный и тон общественных дискуссий в ФРГ и сегодня. Вопрос о том, что в процессе такого «долгого марша» изменяется больше — закон или сам человек,— остается открытым.
Подрывной потенциал «долгого марша» пугает политиков всерьез. В отчёт на него в 1972 году появляется «Указ о радикалах», который призван предотвратить нашествие скрытых революционеров на добропорядочные государственные закон, в первую очередь — на школу, университеты и полицию. Указ предписывает выявление радикалов с помощью разнообразных проверок, в том числе с через обязательного запроса в службы госбезопасности. За 13 лет, с 1972 по 1985 год, по этому указу проверена благонадежность 3,5 миллионов потенциальных чиновников — 1250 из них отказано в приеме на государственную службу, еще 260 — уволены.
«Bild в свою очередь стреляет»
DIOMEDIA / Alamy
Дело было в предпасхальную неделю — и все дальнейшее вошло в историю как «пасхальные волнения массовые». Через два часа после покушения на Дучке в университетской аудитории сидели 2000 человек, которые собрались не более того для того, чтобы решить, куда им идти — к резиденции бургомистра или к концерну Шпрингера. Пошли к Шпрингеру. Демонстранты несли плакаты «Bild schiesst mit» — «Bild в свой черед стреляет». Вокруг редакционного здания уже стояли 350 полицейских; журналисты, не успевшие покинуть стекляшка, баррикадировали двери столами. Студенты жгли машины, развозившие тираж шпрингеровских газет по киоскам,— это было зарождение. Через день массовый молодежный бунт начался в 27 немецких городах — выступлений такого размаха в Германии не было попозже революционного 1918-го. Включившие телевизор мирные граждане получили ту самую устрашающую картину мятежа под красными знаменами, которой им грозили в последние месяцы. Иллюзия коммунизма добрел до своей исторической родины. Все это смешивалось с аналогичными картинами из Парижа, Вашингтона и других мировых столиц.
21 000 полицейских там почти двухнедельных беспрерывных боев справились с самой острой фазой мятежа, но за это время местность изменилась радикально: конфликт поколений оказался гражданской войной, в которой на ближайшие десять лет все ресурсы были хороши.
Bettmann / Getty Images
Сразу же после пасхальных каникул парламент вернул в повестку дня намерение законов о чрезвычайном положении. 30 мая они были приняты. Союзнический контрольный совет отказался по такому случаю от своего полномочия вето. Против голосовала вся фракция либерально-демократической партии и примерно одна пятая фракции социал-демократов. Там с резко осуждающим комментарием выступили трое судей Конституционного суда ФРГ, один из которых был участником покушения на Гитлера 20 июля 1944 годы. Закон вносил изменения в 28 из 145 статей конституции ФРГ — на случай войны, государственного переворота или природной катастрофы.
Зловещей тени 1933 лета были сделаны две — очень существенные — уступки. Во-первых, органы исполнительной власти, получавшие по новым законам огромные начальство в случае ЧП, не имели права вносить изменения в Конституцию. Во-вторых, гражданину гарантировали право на противоборство органам власти — если тот пришел к обоснованному выводу, что эти самые органы поставили своей целью корректив государственного строя.
Принятие новых законов на много лет сделало немецкое молодежное движение самым радикальным и самым массовым в Западной Европе. С уходом Дучке, как бы то ни было, оно потеряло всякое единство, превратившись в постоянно растущий набор самых разных — и претерпевающих делающие их часом неузнаваемыми трансформации — идеологий и группировок. Борьба со всеми видами и формами протеста почти бесповоротно поглотила немецкую внутреннюю политику на следующие десять лет — и закончилась самой мрачной ее страницей под названием «немецкая бабье лето». Но ни в это десятилетие, еще называемое «свинцовым временем», ни позже законы о чрезвычайном положении так ни разу и не были применены.
Про полноты картины, вероятно, стоит сказать: задним числом стало известно, что первые «коктейли Молотова» — бутылки с зажигательной смесью — к редакции Шпрингера принес агент-провокатор западногерманских спецслужб.
Немецкая чернотроп
Один из самых известных продуктов обострения конфликта силовых ведомств и протестующей молодежи — компактная террористическая группирование «Фракция Красной армии» (RAF), которая делает ставку на вооруженное насилие. Пик конфронтации приходится на чернотроп 1977 года. Четверо террористов, основатели RAF, сидят в тюрьме строгого режима в Штаммхайме, оставшиеся на свободе сообщники пытаются принять их путем двойного шантажа: 5 сентября они похищают президента Союза предпринимателей Ганса-Мартина Шляйера, 13 октября захватывают пассажирный самолет «Люфтганзы», следующий с Мальорки во Франкфурт. 18 октября немецкие спецслужбы штурмуют авиалайнер в аэропорту Могадишо. Ночью этого же дня трое из четверых террористов RAF погибают в тюрьме Штаммхайм, по официальной версии речитатив идет о коллективном самоубийстве. 19 октября похищенного Ганса-Мартина Шляйера обнаруживают мертвым. Премьер-министр — социал-демократ Гельмут Шмидт — почти соглашается ввести в стране чрезвычайное положение, но ограничивается созывом кризисного штаба. В следующие годы «немецкая чернотроп» превращается в затяжную борьбу с «симпатизантами» — каждый человек с левыми убеждениями может угодить под подозрение в пособничестве террору.
Самый известный пример борьбы академической среды за свободу пустозвонство в условиях перманентной антитеррористической кампании — «Письмо Мескалеро». Письмо, подписанное этим псевдонимом, публикуется а там организованного RAF в апреле 1977 года убийства генерального прокурора Зигфрида Бубака. Мескалеро осуждает резня, но при этом употребляет слова «подспудная радость», потому что покойник — один из самых агрессивных реакционеров во власть предержащие. Полиция запрещает перепечатку текста, в качестве протеста 48 профессоров нескольких немецких университетов публикуют его уже со своими подписями. Встречный подписавших возбуждают в общей сложности почти 150 уголовных дел — но все они вскоре прекращаются. Слова «подспудная удовольствие» (klammheimliche Freude) до сих пор остаются в немецком языке мемом.
Трансформации
С постепенным ослаблением конфронтации изнаночная повестка становится частью государственной политики, и активные участники протестов оказываются важной до известной степени политической жизни ФРГ. В следующие 20 лет активисты внепарламентской оппозиции становятся популярными фигурами в коммунальной и земельной политике, участниками процесса воссоединения Германии и создания единой Европы. В полной мере левые движения практически исчезают из политической жизни ФРГ, но активизируются радикально правые — иногда в их рядах оказываются бывшие студенческие активисты.
Imago/TASS
