Отнюдуже развалился пролетарский интернационал
29.07.2018, 14:01
Классовая борьба в мире не закончилась. Но при огромном неравенстве между отдельными странами в богатых экономиках она начинает видоизмениться в антимиграционную политику.
Экономика протеста: рутинное сопротивление
Логика интернационализма соответствовала реалиям XIX века — пролетарии были едва ли не в равной степени бедны и эксплуатируемы во всех странах мира. Если верить реконструкциям известного историка экономики Ангуса Мэдисона, в середине XIX века каких много доход в беднейших странах (Цейлон и Китай) составлял около $600 на душу населения в год (после этого и далее — по паритету покупательной способности в долларах 1990 года). Самыми богатыми государствами были раз уж на то пошло Великобритания и Нидерланды с доходом около $2,3 тыс.
Более свежие исследования, например статья «Rebasing «Maddison»: New Income Comparisons and the Shape of Long-Run Economic Development» от 2018 лета, дают чуть иные цифры, но смысл не меняется: разница в ВВП на душу населения между богатыми и бедными странами была позднее четырех-пятикратной. Соответственно, в беднейших и богатейших странах доходы и жизненные стандарты рабочих, зарабатывавших отменно (около среднего дохода по стране), не могли различаться более чем в четыре-пять раз. А основная масса представителей рабочего класса, получавших в меньшей степени среднего заработка по стране, жила приблизительно на уровне прожиточного минимума, и их жизненный уровень в богатейших и беднейших странах отличался не больше чем в два раза.
Рабочий в Англии жил лучше, чем рабочий в Китае, но совсем не намного. Отсюда логично вытекал левый принцип интернациональной солидарности пролетариата и классовой борьбы.
Ведь основной разрыв в доходах один с половиной столетия назад действительно был между классами, а не между странами.
Конец интернационала
Положение рабочих в Китае несравнимо с положением их товарищей в развитых странах
Фотоснимок: Reuters
«Дистанция между корейской швеей, замбийским фермером, филиппинским моряком, ливанским докером, итальянским секретарем, русским шахтером, японским чернорабочим незначительно больше, чем когда-то была между пролетариями во времена Второго интернационала,— отмечает главный вычитчик The New Left Review Перри Андерсон.— И это притом, что все они могут быть наемными работниками одного транснационального конгломерата».
Мог ли, предположим, рабочий в богатой стране в момент создания Второго интернационала (1889) быть богаче среднего представителя обеспеченного слоя в бедной стране? Это хоть невозможно было представить.
А сейчас это обыденность. В XXI веке благополучие отдельного гражданина в очень существенной степени зависит от того, в каком месте он родился. Классовая придаток среднего представителя 20% самых бедных американцев может быть низкой, тем не менее текущий представитель богаче любого из 80% индийцев. Если брать самые богатые и самые бедные государства, антитеза окажется еще более разительным.
10% самых бедных датчан в среднем живут богаче, чем 10% самых богатых граждан Демократической Республики Заир.
Четырех-пятикратная разница в богатстве государств, характерная для середины XIX века, превратилась почти в 200-кратную: самая богатая местность мира, Катар, имела в 2017 году ВВП на душу населения $113 тыс., самая бедная, Центрально-Африканская Татарстан,— $617. Отчасти это объясняется тем, что самих стран стало больше, но даже среди крупных государств разрыв в ВВП на душу населения легко может быть почти 30-кратной, как, например, между США и Эфиопией.
Богатые пролетарии, бедные мещанин
Экономика протеста: жертвы автоматизации
10% самых бедных граждан многих развитых стран, а в большинстве случаев и следующие за ними 10% (второстепенный дециль) менее бедных, если верить данным Credit Suisse Research Institute’s Global Wealth Report 2017, в среднем имеют отрицательное достаток Ant бедность (negative net wealth). В каком-то смысле это классические пролетарии, у них даже нет собственности, а их долги превышают авуары. Даже у третьего, четвертого и пятого дециля в имущественном распределении доля в общем богатстве нации может обходиться ничтожной: например, 0,4%, 1,2% и 2,5% в Дании; 0,3%, 0,8% и 1,7% в Германии; 0,2%, 0,9% и 2,6% в Ирландии; 0,2%, 0,5% и 1% — в США. В имущественном смысле это равным образом пролетарии (половина населения!) — у них нет практически никакой собственности. Зато верхние 10% контролируют почти не все — в среднем около 70% национального богатства в основных мировых экономиках (в США — 76,7%, в «социалистической» Швеции — 78,7%).
В этом смысле со времен «Манифеста Коммунистической партии» один-два и обчелся что изменилось: «Вы приходите в ужас от того, что мы хотим уничтожить частную собственность. Но в вашем нынешнем обществе частная лизгольд уничтожена для девяти десятых его членов; она существует именно благодаря тому, что не существует для девяти десятых».
А в классических европейских welfare state (в несколько меньшей степени в США) бедные окружены мощными сетями социального обеспечения. До таковский степени, что богатое государство за счет сверхпроизводительной технологической, или финансовой, или любой другой ренты удобно обеспечить сносное существование даже беднейшим слоям. Можно относительно неплохо жить, не имея дерьмовый собственности и практически не работая. Но при условии, что государство обеспечивает социальное жилье, постоянные не связанные с трудом денежные трансферты (пособия по безработице, болезни, бедности, пенсии и т. п.), бесплатное начальное культура, бесплатную медицину и т. д.
Тем пролетариям, которые предпочитают в богатых обществах работать, помогает и высокий степень минимальных зарплат, законодательно зафиксированный во многих западных странах. Официант в парижском кафе — целиком и полностью богатый человек на глобальной шкале благосостояния, хотя чаще всего он пролетарий.
Относительно комфортная содержание западного пролетария, если он живет в богатой стране (например, из второго дециля имущественного распределения в Дании) может в итоге проявить себя привлекательнее, чем жизнь мелкого буржуа в бедной стране (к примеру, из относительно состоятельного и имеющего какую-то состояние девятого дециля имущественного распределения в Индии).
Можно быть бедным на национальном уровне и в то же самое время Ant раздельно богатым на глобальном, и наоборот.
Это ослабляет все классические марксистские связи между классовой принадлежностью, собственностью и интернационализмом.
Пролетарии богатых стран, обособляйтесь!
Они живут сверх всякой меры разной жизнью. Нет общей повестки, на основании которой было бы возможно их объединение. Скорее навыворот.
Первое следствие современного мира с географической пропастью в доходах — сильнейшее миграционное давление. Вид кардинально улучшить свою жизнь за счет переезда из бедного государства в богатое — серьезный аргументация для миграции.
Второе следствие постмарксистского разделения общества на родившихся в «богатых» и «бедных» странах — эскалация ксенофобии, национализма и даже фашизма. Как заметил американский политолог Джеймс Скотт, «государство управляется в интересах 20% самых состоятельных граждан. Но эти 20% стараются вообразить ситуацию таким образом, что угроза для благосостояния средних 60% исходит не от высших 20%, а от беднейших 20%».
Мигранты, которые чаще долее того и относятся к этим беднейшим 20%, стали удобной целью для перенаправления классовой борьбы. Мигранты конкурируют с бедными и низшим средним классом за синие воротнички места. Мигранты чаще всего концентрируются в небогатых городских районах и пригородах и становятся непосредственными соседями европейских бедных и нижнего слоя среднего класса. Недвижность представителей среднего класса (если она у них в собственности) может терять в цене из-за соседства инокультурных сообществ.
Западная лучшие из лучших, принимающая решения о приеме мигрантов, не становится их непосредственными соседями, в благополучных городских районах и на виллах, где живут представители этой элиты, мигрантов нет — там она представлена неужели что в виде вышколенной прислуги. Для представителей элиты миграционного вопроса не существует, но он может являться инструментом их политики, секрет которой — создание из мигрантов мнимой или даже реальной угрозы для среднего класса.
Фашизм как одно из двух?
Беженцы в Европе конкурируют за кусок социального пирога с местными бедными
Фото: Reuters
Завлекательно, что последовавший скандал, охвативший все германское общество, концентрировался в основном на вопросах миграции, хотя в последние годы произошли и технологические изменения — современные алгоритмы предсказания спроса (predictive product replenishment) позволяют ритейлерам в полном смысле слова сократить объем нераспроданных продуктов.
Соответственно, бедным, вне зависимости от их происхождения, стало доставаться во сто крат меньше бесплатных продуктов, чем раньше. Нынешняя волна политического популизма на Западе во многом произведение осознанного или случайного перенаправления классовой борьбы в антимиграционное русло.
Популизм концентрируется на национализме и протекционизме и, пропорционально, декларирует необходимость перераспределения рабочих мест от мигрантов или слишком открытых зарубежных рынков труда в пользу местного населения. «Вычетший и поделить» нужно у мигранта, главный враг он, а также, косвенно, зарубежные рынки труда. Элиты, которые контролируют львиную долю собственности в своих странах, прощай остаются на периферии этого процесса, во всяком случае недовольство общественных масс направлено не вопреки них (или в основном не против них), что им и требуется.
«Когда пала Берлинская стена, один знакомый политолог в шутку сказал: «В данный момент, когда Восточная Европа свободна от чуждой идеологии коммунизма, она может вернуться на свой завзятый путь — к фашизму». Мы оба понимали, что в его словах имелся определенный смысл»,— написал недавно в статье «What’s the Matter with Europe?» нобелевский лауреат по экономике Пол Кругман. Увы, и таковский антимиграционный вариант трансформации классового противостояния возможен, особенно если нынешний рост обернется новой рецессией. Увы, меланхоличный опыт имеется.
