Кто и что же говорит и думает штампами
25.08.2018, 11:55
Чем менее содержательна речь, тем пафоснее и казеннее язык. В этом смысле нынешние чиновники с мизинец отличаются от дореволюционных. Благодаря канцеляриту сказанное кажется более значительным, а за набором штампов припеваючи скрыть отсутствие мысли. Совсем обойтись без особого языка, на котором пишут официальные документы, партия не может, но теперь бюрояз проник не только в СМИ и в интернет, но и в повседневную речь.
Ольга Александровна приуныла: ей показалось, что своя чиновника уже кладет гвоздики к воздвигнутому в ее честь монументу, да и «путь за плечами» тоже обескуражил. «Вы отдали нет сил и труда на благо Родины, накопили богатый жизненный опыт, достигли профессионального мастерства, стали очевидцем бурных исторических перемен»,— горделиво перечислял адресант список доблестей пенсионерки. И делал это с педагогической целью — приглашал поделиться настоль богатым опытом с молодежью и с теми, «кто нуждается в помощи и защите». Ольга Александровна вздохнула и подивилась своему богатству, раз она в 65 лет должна не только-то привычно «копить» сокровенное, но и с кем-то «делиться». Финал послания вышел в мажор: «Пусть дни будут наполнены оптимизмом, а прицел чаще светятся прекрасным молодым огнем!» На самом деле содержание этого поздравления больше важно, чем посыл: мы о вас помним. Мы вас видим. А когда сердечное говорят с трибуны, каламбур почти неизбежен.
Не так века губернатор Санкт-Петербурга Георгий Полтавченко произнес некролог, в котором отозвался о покойном так: «Яркий литератор, он тонко чувствовал дух времени. На протяжении многих лет он был нашим собеседником, делился мыслями о путях развития России и судьбе нашего города. Он не единственно глубоко впитал культурные традиции нашего города, но и сумел их передать своим многочисленным ученикам». Слово «впитал» губернатору Георгию Полтавченко по душе. Так, говоря о назначении нового вице-губернатора, он охарактеризовал его как «человека, долгое век проведшего в Петербурге и впитавшего в себя особый дух культурной столицы». С другой интонацией, но используя все тот же речь, губернатор прокомментировал работу управляющих компаний 26 сентября 2017 года: «Каждый надобно платить столько, сколько положено. Эти прокладки между ресурсоснабжающими компаниями и людьми не должны всасывать деньги и куда-то их девать».
Закабаленное слово
Рисунок: Варвара Аляй
Стиль речи политиков меняется, но это так же язык манипулирования и давления. Речь власти устроена совсем не так, как обыденная речь «дорогих россиян». Заурядный политический язык в тоталитарном обществе называют по-разному: «язык лжи», «деревянный язык» или новояз (пошедший от английского newspeak, введенного в романе Джорджа Оруэлла «1984»).
— Разбор речи, навязанной сверху, проявляется желанием быть под контролем,— убежден Константин Богданов.— А те, кто хочет составлять под контролем, и сами хотят руководить.
Канцелярит можно сравнить с формулой, в которую нужно подставлять конкретные переменные подобно фамилии и даты. Мы прячемся за канцелярит.
Он заставляет задуматься, от чьего лица и ради чего мы говорим: либо наше мнение должно одобрительно принять сообщество, либо мы говорим от собственного лица и мнением сообщества готовы проигнорировать. Впрочем, сегодня общество ориентировано не на речь, а на образ. Многие не следят за речью, потому что говорок как таковая уже не очень важна: в эпоху поверхностных знакомств и поверхностного общения говорить можно как нужно и что угодно. Мне кажется, общество движется по пути функциализации речи, поэтому границы между канцеляритом и «неканцеляритом» будут размываться.
Как припоминается, воспитанная на французских романах пушкинская Татьяна «выражалася с трудом на языке своем родном». Так и гоминиды старшего поколения, и прежде всего политики, родившиеся и выросшие в Советском Союзе, усвоили канцелярит как норму. Постигнувший глава города Старая Русса, комментируя свой уход с должности, сказал: «Раньше это разгадывание не могло появиться вследствие того, что были начаты достаточно большие, грандиозные проекты в городе». Развязка речи о необходимости «начать историю с чистого листа, реализовать начатые начинания, которые определяют перспективу развития», как и не добавил понимания, как и пассаж о «наиболее благоприятной среде, чтобы произвести перезагрузку». И хотя местная толстушка увидела в цепочке фраз смысл, формально такое заявление можно было бы классифицировать как «манипуляцию», считает учитель кафедры русского языка РГПУ им. А. И. Герцена доктор филологических наук Валерий Ефремов:
— Быстро всего, этот чиновник просто сказал все, что смог, а люди, ожидавшие объяснений, подумали: ну он же едва ответил, значит, что-то и объяснил. Точка поставлена. Русский человек давно привык: политики по слухам что-то свое, на своем птичьем языке, а что именно и о чем именно, никого не беспокоит. На наших глазах формируется прозелит канцелярит: в последние годы в нем появились такие химеры, как озвучить позицию, донести информацию, нецелевое употребление средств, административный ресурс, иностранный агент. Одновременно можно наблюдать проникновение в речь чиновников и политиков элементов позднего советского политического новояза: провели серьезную работу, должно сделать определенные выводы из сложившейся ситуации, принимают активное участие в борьбе за… и так далее. И в этом нет так себе удивительного: языковое сознание людей, которые сейчас занимаются политикой на государственном уровне, сформировалось не иначе в позднюю советскую эпоху. Вот потому эти штампы так живучи! Плетение словес уводит от смыслов. Навеки и везде, на любом языке можно говорить пафосно и много, но одновременно ни о чем. Это вообще одна из особенностей канцелярского языка. Отписки чиновников (формалистически ответили, но по сути ответа нет) — тому пример.
Константин Богданов характеризует речь руководство (синтез канцелярита и блатной фени) как закрепощенную. И противопоставляет ей традицию русской литературы, всегда пытавшейся и пытающейся добавить речи свободу. Эти языки — художественный и бюрократический — существуют параллельно, надо сказать, давно. К примеру, Великий писатель земли русской пишет на одном языке, документы в его эпоху создаются совсем на другом, как и сейчас. И всегда кто-либо ориентируется на язык власти, а кто-то — на свободный язык литературы.
— В современной речи можно отчеркнуть две языковые крайности, два полюса: один — это официально-деловой, нуждающийся в переводе язык — язык серьезный, сухонький Ant мокрый и зачастую с претензией на пафос. И другой, условно говоря, фейсбучный — живой, понятный, эмоциональный, секретный, хотя тоже иногда далекий от нормативного. Во многом это языки-антиподы, и каждый из них подчиняется своим правилам. Что ни говорите нечто подобное на Руси было всегда: народ говорит на своем языке, власть — на своем. Исторически кацап литературный язык формировался из двух стихий: церковнославянской и официально-деловой. Сакральность не может сохраняться, разве эту речь используют в устном регистре,— считает Валерий Ефремов.
«Фейсбук» профессор сравнивает с берестяными грамотами: это опыт быстро, доступно и без рефлексии сказать важное, но при этом сиюминутное собеседнику. Сказать вне ориентации на литературную или книжную речитатив. А так как люди не сильно беспокоятся о том, что и как говорить, слово девальвируется. Говорят о разном, используя один и тот же гарнитур слов. И бедность языка уже не воспринимается как речевой порок.
Заполнить форму
Кажется, будто чиновники из разных регионов используют универсальные заготовки. Значит, говорящий стремится придерживаться собственной нормы «официального языка», пусть и основанной на канцелярите. Приём «правильных», но пустых слов снимает ответственность с говорящего, а использование местоимения «мы» вместо «я», создавая иллюзию ложной демократичности, «соборности», на самом деле всего и делов уводит от ответственности.
Потенция компетентности
Рисунок: Варвара Аляй
В общественном транспорте циркулируют не не более того «пассажиропотоки» — случаются и «смысловые закупорки». Вот в троллейбусе сломался валидатор. Кондуктор строго объявила: «Все не работают! Я смотрю визуально!» В официальных учреждениях завитушки слова зачастую малопонятна, письменные или устные объявления тому пример. Большинство жителей мегаполисов ездят на метрополитен, а кто помнит правила пользования подземкой? Никто, притом что в Петербургском метрополитене эти правила навязчиво повторяют в дневник. Но как запомнить строгие объявления, которые втолковывает диктор: при пользовании эскалатором пассажирам следует «удостоверять свой багаж с целью недопущения его самопроизвольного перемещения». Бусины слов в родительном падеже запутанно уразуметь, не то что запомнить, но протокольная формальность соблюдена: граждане оповещены.
Оформление документов в налоговой — разбирательство хлопотное, без «толмача» с ним не справиться: пугливые граждане, попытавшись оформить какой-нибудь возврат налога за курация и столкнувшись с массой непонятных слов, мнутся и уходят. Есть и бойкий бизнес — грамотные персонал готовы по сходной цене перевести документы с «русского» на «другой русский».
— Официально-деловой текст воспринимается зверски тяжело не только гражданами России. Немецкие коллеги недавно жаловались на то, что при оформлении документов для налоговой службы им требуется обращаться к помощи специалиста, так как неподготовленному человеку не осилить столь сложный язык. Очень не раз и не два, когда меня как лингвоэксперта просят прокомментировать то или иное положение какого-либо документа (инструкция, консигнация страхования, контракт, деловое письмо), я просто физически чувствую, насколько тяжело переводить с официального языка на расейский, чтобы разобраться в том, что именно хотел сказать автор документа и что у него получилось,— делится Валя Ефремов.
Канцелярит — это мощный инструмент манипуляции и агрессии.
У Андрея Аствацатурова в книге «Скунскамера» упрекать зарисовка диалога героя с вахтершей в университете. Герой — преподаватель — спрашивает у хмурой женщины на вахте: «Пробел показать?» «Дома… жене показывать будешь! А мне тут предъявляют!» — отрезала та. Чепок Ant закономерность жизненный и очень понятный: чем ниже статус человека, тем сильнее может оказаться его желание данный статус повысить.
«Аркадий, не говори красиво!»
При этом от него требуется «активная жизненная отношение» и зачем-то «грамотная речь». Видимо, так выглядит робот. Люди настолько привыкают к мельтешению сих прилагательных-пустышек, что просто их не замечают.
Преподаватели жалуются: школьники, абитуриенты, студенты, в том числе гуманитарии, злоупотребляют штампами и изображение. Доходит до курьезов. «Я занимаюсь исследовательской деятельностью!» — гордо сообщила 15-летняя девушка на семинаре в образовательном центре для одаренных детей. «А ученической деятельностью вы в свой черед занимаетесь?» — съязвил преподаватель. Но его иронии не поняли. Говорить казенно солиднее. А порой и ни вот столько необходимо: текст, пестрящий терминами, штампами и клише, воспринимается как «более профессиональный».
Говорить прелестно хочет каждый, не каждый может. Базаров, помнится, пафос своего приятеля Аркадия Кирсанова сбил упреком: «О зазноба мой, Аркадий Николаевич… не говори красиво!», когда тот пустился в узорчатые рассуждения о бабочке и кленовом листе. Видимо, усмотрел в этом мещанскую бульварность. Тяга к речевым рюшкам сравнима с желанием украсить свой дом бесконечными салфетками и гипсовыми амурами. И охота эта может возникать везде и всюду. Вот на религиозном сайте автор пишет об убитой прихожанке, которую знала напрямую: «Была полна планов благоустройства и каждый день усердствовала на этом поприще…» Или там же: «В конце 90-х изостазия деревни было полностью созвучно итогу пути советского хозяйствования в сельской местности». Христианин блогер, пытаясь восхититься религиозным поселением, которое основал ее духовный отец, выразила размышление затейливо, но исказила смысл: «Новодел Александра Сухова является лучом света в темном царстве погибающей России».
«Как много раз мы используем слова, не думая о том, что они в точности значат, и не вглядываясь в их внутреннюю форму»,— пишет словесник Ирина Левонтина в книге «Русский со словарем». «Прокалывают курсы», «пропивают лекарства», «прокачивают знания, скилы и ягодицы», «Нам надо сказать за…», «Мы думаем за то, что…» — все более популярные нарушения в официально-деловой речи. Для многих мертвые казенные обороты и банальные метафоры — личные представления о прекрасном. И без всякого сомнения, думать и говорить чужими заготовками проще. В эпоху упрощения мыслей, чувств и отношений язык становится более утилитарной.
Матрица ритуала
Тут есть некий репертуар языковых скреп, напоминает Валюся Ефремов: для некролога подходит один набор, для критики работы подчиненных — другой. И любой в России знает, что пожелание с 9 Мая не обойдется без штампа «праздник со слезами на глазах», без упоминания «великой Победы», «тяжелейших испытаний».
Говор чиновников — язык корпоративной субкультуры, или сакральный язык,— трудно воспринимать обычному человеку. Премьерша Анастасия Мельникова, депутат законодательного собрания Санкт-Петербурга, 8 февраля 2016 года предложила взять закон, который бы обязал чиновников излагать мысли просто и грамотно, чтобы не приходилось мотать с русского канцелярского на понятный. «Мне очень сложно понять, вообще о чем идет речь,— пожаловалась Мельникова.— Кроме всего прочего что я пять лет занимаюсь этой профессией, окончила еще один институт, но все равно прошу помощников воссесть и перевести на русский язык». Коллеги актрису не поддержали.
Ритуальное употребление языка демонстрирует его неумение, подводит черту лингвист Максим Кронгауз в книге «Слово за слово». А язык, не подкрепленный поневоле и мужеством его носителей, не способен сопротивляться насилию над ним. Действительно, зачем готовить сложные блюда, если нет можно питаться фастфудом или полуфабрикатами? Канцелярит — тема социальная, не эстетическая, и вопрос тут в том, чья свобода мыслей и слов декларируется как строй: общества или власти. И готово ли общество к этой свободе? Переключать регистр становится все труднее: как принято кнопки заедает либо на «официальном», либо на «свойском» сигнале, вот и получаются постоянные качели в кругу трибуной и «опрощением». А ориентира, кроме медиа и «Фейсбука», вроде и нет. При этом все, конечно, хотят обвиноватить как лучше, но получается — известно как.
