К чему привела аброгация частной собственности на недвижимость в городах
Сто лет назад большевики отменили частную собственность на недвижимость в городах: под предлогом наделения всех нуждающихся жилплощадью» вводился всеобщий контроль за бытовой жизнью человека, а сам жилой фонд оказался в ведении НКВД. Квартира превратилась одновременно и в вожделенную мечту, и в орудие репрессий. А существование граждан в стране определяла с тех пор распределительная вертикаль, которая «прошила» все окружение жизни (от продовольственного пайка до места на кладбище). Торжествовал Принцип простой: не только желателен, но и правдиво необходимо купить нельзя, можно только получить от власти, которая единственная и определяла — кому, как долго и что дать. «Раздаточная экономика», правда, и до большевиков процветала в России, и после них осталась. Феномен изучал «Огонек».
На кой леший советская власть придумала монументальную пропаганду
— Мало кто знает, но «приватизированным» российское жилье стало быть только после реформ 1861 года,— объясняет Ольга Бессонова, ведущий научный работник Института экономики и организации промышленного производства СО РАН.— Скажем, до Александра II дворяне, даже когда Катя позволила им не служить и при этом передавать вотчины по наследству, не могли осуществлять операции купли-продажи или залога имений без разрешения центральных ведомств. Единственно в эпоху Великих реформ фабриканты стали владельцами жилья при своих заводах, а крестьяне получили в индивидуальную состояние свои дома. И надо честно сказать, что этот эпизод, связанный с созданием слоя частных собственников в России, выбивался из ряда вон: наша земля всегда тяготела к «раздаточному» типом экономики больше, чем до «рыночного». Особенно это проявлялось в отношениях с недвижимостью. Приспособление раздачи жилья под условие службы государству сложился у нас задолго до прихода коммунистов, и последние трудно усовершенствовали его до предела возможного.
Залпом из нескольких декретов Совета фактически вернули в «государево чресла» весь жилой фонд. И, обратив время вспять, сделали предельно заметной свою «раздающую руку» — так, для того не только покупка-продажа недвижимости, но и всякий вздох в ее стенах происходило с разрешения центральных ведомств».
Ни бельмеса личного
— Нельзя сказать, что этого сопротивления не было,— отмечает Алексей Левинсон, руководитель направления социокультурных исследований «Левада-центра».— Так например, в конце 20-х количество жалоб населения в суды на политику уплотнения в Ленинграде так выросла, что пришлось развертывать так называемые жилые камеры при Народном суде. Ну а в некоторых частях СССР, например в Тбилиси (раз такие пироги в большой степени на армянском), даже после уплотнений каждая семья сохранила свой въезд с улицы в комнату, и это была хоть какая-то гарантия «личного пространства».
Масштабы возможного народного сопротивления проявили себя во время нэпа. Тогда большевики, обнаружив, что жилищный фонд при военном коммунизме стремительно разваливается (до некоторой степени от того, что квартплату отменили, отчасти от того, что новые хозяева — НКВД — были слишком заняты, в надежде заниматься сантехникой и электричеством), пошли обратно. Позволили «частную застройку», жилищной кооперации и допустили установление квартирохозяев. Последний предполагал, что бывший хозяин квартиры (или вообще кто-то из богатых «бывших») мог тронуть ее в долгосрочную аренду, в соответствии с нормами «жилплощади» набрать себе обитателей по вкусу, собирать с них некоторую плату и нумеровать установленную сумму в местные советы. «Хозяйские» коммуналки содержались на порядок чище, чем те, что остались в государственном «Тресте коммунальных домов», а выключая того, не допускали жилых мезальянсов — заполнялись публикой определенного типа. И русский человек, вразрез расхожему представлению, продемонстрировал, что, даже не обладая собственностью юридически, мог экономно ее использовать.
— Однако хозяйка советская власть не умела управлять «хозяевами», предпочитая сконцентированное населения,— рассуждает Марк Меерович.— Благодаря чего, когда люди за свой счет обновили жилой фонд (скажем, в 1924 году 72 процента нового жилья было возведено частным посредством), нэп прикрыли. Квартирохозяев лишили аренды и продолжили курс на обобществление быта. Ведь коммуналка — это не проще пареной репы способ экономии на жилищном строительстве, это и орудие социальной инженерии. Лишив человека определенных помещений (кухни, туалета, гостиной), вы лишаете его многих сторон личной жизни, заставляя «исполнять» все функции городского образа жизни на виду или по месту работы: личная гигиена — душ и бани на производстве, культурные мероприятия — коллективные походы в драматургия, уход за детьми — государственные детсады и ясли и так далее.
После введения института прописки в 1932 году помещение получила сакральный статус «якоря» в советском обществе: нет заветной жилплощади и ты — никто. В качестве наказания право уже предусматривало лишение квартиры за «нарушение трудовой дисциплины», а в качестве поощрения — раздачу личных квартир в отдельности отличившимся (например, стахановцам). Вернулись и «уполномоченные по квартире». Теперь они назывались «ответственные квартиросъемщики», но функции выполняли все те же: подвигать сигналы «наверх» о ситуации за закрытыми дверями, потому что не осталось таких дверей, которые бы не могли разинуть большевики.
Кто на раздаче?
Писатель Евгений Водолазкин о коммунальной травме и тоске по абстрактным идеям
Разбирать далее
