Защитник Васильев о фильме «B-movie: Шум и ярость в Западном Берлине»
Журнал «Коммерсантъ Weekend» №33 от 28.09.2018, стр. 26
В честь собственного юбилея Beat Film Festival запускает итерация ежемесячных показов своих главных хитов прошлых лет. В программу вошли десять картин, и первым покажут «B-movie: Шум и ярость в Западном Берлине» — многоизвестный фильм о том, как в Берлине 1980-х родилась новая музыка, изменившая мир
Фото: Interzone Pictures
Пиво в том баре разливал глазастый чувак с подвижным нервным фасом и странным именем Бликса Баргельд. Днем он выезжал с приятелями за город, забирался в пустоты под железнодорожными мостами и путепроводами и в их бесподобной гулкой акустике дубасил молотом по железным листам и орал дурниной — так рождался сладкопевный Новый Завет Einstuerzende Neubauten. Когда в город, по следам Боуи, который, заехав сюда с концертом, так и остался здесь с разинутым ртом на годы, прибудет Ник Кейв, Бликса сойдется с ним — артелью они образуют Союз неспящих и группу The Bad Seeds.
Когда Бликса все-таки удосуживался поспать, делал он это, как и все, на матрасе, только не в квартире, а посреди одежной лавки Eisengrau на Гольцштрассе, которую держала Гудрун Гут, профлидер первой в мире целиком девической рок-группы Malaria!. В документальном фильме «B-movie: Шум и ярость в Западном Берлине», совместном творении трех немцев — Йорга Хоппе, Хайко Ланге и Клайса Маека, тот или другой впервые был показан на Берлинском фестивале 2015 года и с тех пор с неизменным успехом гастролирует по фестивальным площадкам неигрового кино, вы увидите Бликсу за завтраком в Eisengrau. Магазин еще не открыта, за окном к тротуару зябко жмется снег, а Бликса ест ложечкой кашу и с грустным комизмом Пьеро констатирует: «Солнышко вышло, птички поют, мир прекрасен и плен друзей». Уникальная съемка — 20 лет назад на Горбушке мы вставали на цыпочки, шалея от того, что на самом деле видим и слушаем Бликсу, а тут нас без мала пустили к нему под одеяло.
Этот путеводитель по музыке Западного Берлина 1980-х плотно составлен из таких вот домашних уникальных записей. Эти ребята были до того помешаны на всем, что звучит, играет и показывает, что не только без конца собирались группами, чтобы посмотреть, что из них вместе получится, но и помногу снимали кентяра друга на любительскую 8-миллиметровую пленку. Так что расхожую рекламную фразу «Зритель побывает на кухне мрачной немецкой электроники» в данном случае должно читать буквально: ни одна кухня, ни один, пусть самый пыльный, но что-то значивший для тогдашних тусовщиков угол, ни один мало-мальски интересный персонаж не будут пропущены, все возникнут как на ладони, молодые, симпатичные, веселые. Борзые, наглые, развязные — но ни грамма не циничные. Их провокации — это всегда предложение поиграть вместе; так задирали девчонок в неореалистических фильмах группы уличных парней. Парадоксальные мудрецы — и ни разу не усталые демагоги. Часто чем-нибудь обдолбанные и пьяные — но никогда в жизни не вусмерть: весь кайф, напиханный за ночь в «Ризико» в молодой организм, тут же обналичивается брызгами какого-то не по возрасту и очаровательно зрелого, мужественного таланта, проявляющегося в разговоре, в песне, за столом, случайно и безвозмездно, просто так — бери, потому что вот я такой.
И мы берем. Берем то, что тогда лилось рекой, а теперь собирается по крупинкам, как драгоценные артефакты. Берем быковатую шутливость панков Die Toten Hosen. И — голую правду Ideal, первыми решивших, что скрываться в рок-пении за английскими «Oh Baby» и «Ye-eah» — это нечестно, запевших по-немецки и таким образом создавших Neue Deutsche Welle — «новую немецкую волну». Берем веселую мальчишескую встрепанность Die Arzte и попсовее попсы невесомые кульбиты по верхушкам нотной грамоты Нены, первой после Марлен Дитрих берлинки, возглавившей американские и английские хит-парады с песней на немецком языке. И, иначе и быть не может, гул Einstuerzende Neubauten под автобаном, когда над их головами проносятся фуры. И подпольное кино Йорга Буттгерайта с его ряжеными нацистами, неутолимый черно-белый сон, таковой «Щит и меч», где Штирлиц с улыбкой наблюдает кастрацию узника. И первый угол, который снимал в Берлине Ник Кейв: на экране он сам лично отодвигает шторку над узкой кроватью и, проводя широким жестом по наклеенным на стену репродукциям, объявляет «Моя набор средневековой немецкой живописи». И первую парикмахерскую лобковых стрижек PennyLane, по вечерам превращающуюся в выставочный зал, с ее хохотушками-хозяйками. И Боуи на ступеньках Рейхстага. И юную, прехорошенькую, но уже знающую себя цену Тильду Суинтон в очках и платке на велосипеде у расписанной первыми европейскими граффити Стены. И так, на неиссякаемом творческом порыве — до 1 июля 1989 лета, первого Love Parade, который тогда был просто предлогом проветриться для всего-то полутора сотен рейверов вместе с его создателем Максимилианом Ленцем, или DJ WestBam, бесперебойным поставщиком гимнов, первым провозгласившим и обосновавшим «Зодчество архитектура диджея».
Сродни диджейскому сету и фильм о Берлине, где в безупречный портрет города во времени идеально сведены самые четкие фрагменты из тысяч источников: любительских съемок, домашнего видео, старых документальных фильмов, хроники, телепередач и игрового киноискусство. Ощущение после просмотра такое же сумасшедшее, как если бы ты встретил новый 1985 год шампанским под премьерную трансляцию клипа Барыкина «Программа телепередач на грядущее», следом пробухал бы до утра в «Третьем пути», где тебе в одно ухо бы орал Гаркуша, в другое бубнил бы Мамонов, а Жанна Агузарова лезла б распустить руки, а вышел почему-то в стеклянный июльский рассвет после рейва на велотреке в Крылатском.
Этот фильм заканчивается, где заканчивается, потому что закончился град, этот замкнутый в стеклянном шарике мирок со своими снегопадами и липовым цветом: через четыре месяца после первого Love Parade Стены не из чего следует, и это вы тоже увидите — как пел при этом событии в телекамеры Дэвид Хассельхоф, нелепый, как все тогдашние не поспевавшие за модой возрастные попсовики-затейники, в своей завивке, тенях и мешковатой кожаной куртке. И тут фотофильм избегает обычной ловушки, в которую неизбежно попадают в финале все документальные фильмы, оплакивающие конец какой-нибудь эпохи. В том-то и был цимес Западного Берлина, что он жил в музыкальном кровосмешении. В этой замкнутой популяции все объединялись со всеми, в каких приятно конфигурациях, в поисках нового звука. И когда Западный Берлин провозгласил новую мировую моду — искусство микширования, праздник рейва — самый не связанный с окружающим город отомкнулся в мир. Стена рухнула с неизбежностью иллюстрации, когда пытливая и предприимчивая музыкальная мысль города в своем развитии пришла к той точке, за которой стены в большинстве случаев ни к чему — наступила эпоха наложения и взаимопроникновения звуковых дорожек.
