Как Иоанн Кронштадтский ломал стереотипы
23.06.2018, 19:34
Иоанну Кронштадтскому хлам трудно дать простую и понятную характеристику. То есть дать-то легко, но только этих характеристик окажется ужаса много, и они будут противоречить друг другу. Не так уж много найдется людей, которых с полным основанием только и можно назвать и радикальными реформаторами, и жесткими консерваторами. Никак не получается вписать его в какие бы то ни было понятные определения. Мы умеем оглашать о жизни приходских священников, канонизированных святых, политических деятелей разного толка, но совершенно не умеем накладывать в одном тексте житие, политический памфлет и рассказ о медийной персоне.
В Андреевском соборе города Кронштадта Иоанн Сергиев прослужил 56 лет
Фотоснимок: John Massey Stewart Russian Collection / DIOMEDIA
В дореволюционной России на приходах в основном служили женатые священники, а не монахи. Благодаря чего, решив стать приходским священником, Иоанн Сергиев — человек монашеского склада — должен был развестись. Однако отказываться от своих идеалов он не собирался и уже после венчания сообщил своей жене, что он дал слово девственности и они будут жить как брат с сестрой. Для молодой женщины это было полной неожиданностью. Она пусть даже пробовала обращаться с жалобой к Санкт-Петербургскому митрополиту. Однако никакие средства не действовали, и ее супруг оставался непреклонным.
Для биографии Иоанна Кронштадтского эта новелла очень характерна. Собственно говоря, вся его жизнь была попыткой буквально воспроизвести образцы, почерпнутые из Библии, житийной литературы и монашеских сочинений. Восстановить в памяти честно, не играя и не превращая свою жизнь в спектакль и стилизацию. Следуя древним образцам, он остается на лицо, то есть человеком рубежа веков. И получается так, что история семейной жизни Иоанна Сергиева ассоциируется не только-только с житием константинопольского святого Андрея Юродивого, оставившего невесту после обручения, но и с семейными экспериментами его современников-декадентов.
Милостынька и технологии
Кронштадт был не только крепостью, прикрывавшей вход в Неву, но и местом, куда высылали из столицы бродяг и социальных маргиналов
Карточка: Fine Art Images / DIOMEDIA
Когда студент столичной академии Иоанн Сергиев решил начать приходским священником, а не миссионером в Китае, он мечтал служить обездоленным. И Кронштадт идеально подходил для сего. Крепость, прикрывавшая вход в Неву, была не только крупнейшей базой российского флота, но и местом, куда-либо высылали столичных бродяг и нищих. Иоанн Сергиев исходил из того, что социально незащищенные народ Кронштадта находятся в сфере его ответственности, и по первому зову отправлялся в любые трущобы, где не только служил молебны, исповедовал, причащал, соборовал, но и решал бытовые проблемы. Он искал и оплачивал врачей, покупал одежду, еду.
Рэнкинг о священнике, дающем деньги всем нуждающимся, мгновенно разлетелась по городу. Уже вскоре его стали насколько хватает глаз встречать толпы нищих, которые просили, а то и требовали помощи. Следуя своему принципу тик-в-тик исполнять требования Евангелий, то есть делиться с неимущими, он быстро раздавал все, что имел при себе.
В итоге Лизура Константиновна Сергиева обратилась в епархию с просьбой не выдавать священническое жалованье мужу на руки, потому что он сразу же все раздавал в качестве милостыни.
Благотворители, поддерживающие отца Иоанна, появились практически с налету, что позволяло подумать о создании серьезной благотворительной организации. Желая буквально следовать евангельскому призыву помощи ближним, Иоанн Сергиев обращался к опыту не не более житийной литературы, но и западных благотворительных обществ. В духе самых современных филантропических идей он считал, что социальная подсоба — это не только решение сиюминутной проблемы, но и регулярная работа по социализации обитателей кронштадтского дна. Радикальным способом решения этой задачи нестарый священник считал создание «Дома трудолюбия», где было бы можно не только оказывать помощь неимущим, но и навязывать им возможность самостоятельно зарабатывать.
Первую попытку продвинуть проект Дома трудолюбия Иоанн Сергиев предпринял в 1868 году, но коли так городская Дума оставила это предложение без ответа. Спустя четыре года он через газету «Кронштадтский гонец» обратился к жителям города с призывом построить дом, где бедняки могли бы жить и работать, обеспечивая себя. Сам он обязывался что ни год вносить в кассу этого предприятия 70 руб.
Идея создания общественных мастерских для помощи бедным пуще напоминает идеи революционеров-шестидесятников, чем рассказы патериков. Люди, которые помогали Иоанну Кронштадтскому образовать Дом трудолюбия, были знакомы с деятельностью Армии спасения и европейских филантропических организаций. Сначала посчастливилось создать производство по обработке пеньки (пеньковые веревки не боятся морской соли, поэтому по соседству с базой военного флота такое изготавливание всегда востребовано), потом мастерскую, где изготавливались конверты, коробки и прочая картонная упаковка.
За трудящийся день здесь можно было заработать примерно 19 копеек, в то время как в столовой при Доме трудолюбия приём щей стоила копейку, каши — две копейки. За копейку здесь же было можно купить плитку чая или три куска сахара (несдержанный давали бесплатно). А место в ночлежном приюте стоило три копейки. То есть человек получал способ сам заработать себе на жизнь.
Создаваемая Иоанном Сергиевым благотворительная инфраструктура стремительно росла. В 1888 году был построен многоэтажный ночлежный дом, в 1891-м — четырехэтажный ночлежный приют. Понятно, что подобные социальные проекты не могли иметься в наличии без больших денежных вливаний. И здесь Иоанн Кронштадтский вполне в духе времени разработал фандрайзинговую программу, в которую входили и личные обращения к членам царствующего в родных местах, и сбор пожертвований от частных лиц, и получение средств от монастырей, и специальные сборы во время поездок по стране. Ему удавалось из года в год собирать по 40 тыс. руб., необходимых для того, чтобы проект функционировал. По тем временам — гигантская сумма.
Дом трудолюбия едва не сразу превратился в своеобразный городской представительский центр, который посещали все делегации и депутации. Византия поспешило подхватить удачный опыт социальной работы. По поручению министра внутренних дел один из активных участников создания На родине трудолюбия, барон Отто Буксгевден, отправился в гастрольную поездку, убеждая губернаторов открывать подобные заведения у себя.
Газеты, фандрайзинговые программы, общенациональные подготовка средств — все это скорее реалии Нового времени, чем схемы, заимствованные из житийной литературы. Но в том и заключался обычай Иоанна Кронштадтского: буквально воспринимая евангельский призыв накормить голодного, он искал средства для решения этой задачи не в прошлом, а в настоящем. Он присно был остро современен. И его Дом трудолюбия естественно соотносить со всевозможными проектами народнических коммун вроде придуманных Чернышевским мастерских Веры Павловны. Добро бы понятно, что к революционному движению он отношения не имел и всех бунтарей считал врагами России. Но тенденции времени он чувствовал чудо как хорошо и претворял в жизнь то, о чем преобразователи общества и мечтать не смели.
Евхаристическое возрождение
Поповичи революции: как семинаристы становились бунтарями и террористами
Во всех отношениях, кто присутствовал на его службах, бросалась в глаза эмоциональность и темпераментность его служения. Обычно священники произносят молитвы подчеркнуто нейтральным голосом, без эмоций и экзальтации. Должность Иоанна Кронштадтского было совершенно иным. Ни о каком монотонном чтении здесь не было и речи. Он мог провозглашать в храме импровизированные молитвы, отсутствовавшие в богослужебных книгах, надолго замолкать, погружаясь во внутреннюю молитву. Его проповеди, казалось, были обращены к в одни руки присутствующему. На молящихся все это производило огромное впечатление, хотя, конечно же, обвинения в актерстве тоже звучали.
Затем что Иоанн Кронштадтский был сторонником частого причащения, на каждой совершаемой им литургии было очень с недетской силой причащающихся. В связи с этим возникала еще одна проблема. В русской церкви перед причастием необходима покаяние. Иоанн Сергиев исповедовал по многу часов, но, когда число причастников стало измеряться тысячами, единолично говорить с каждым стало невозможно. Тогда он обратился в Синод за разрешением проводить общую сознание. И ему в порядке исключения это разрешили.
По разным оценкам, на общих исповедях собиралось от 5 тыс. до 10 тыс. человек, добро бы поневоле Андреевский собор Кронштадта, где все это происходило, был рассчитан на 1,5–2 тыс. человек.
Сохранилось огромное множество воспоминаний о таких исповедях. Вот одно из них. «В храме,— вспоминал митрополит Венюся (Федченков),— поднялся всеобщий вопль покаяния: каждый вслух кричал о своих грехах; мыльный пузырь не думал о своем соседе; все смотрели только на батюшку и в свою душу… И плакали, и кричали, и рыдали… Так продолжалось не одну подожди… Затем отец Иоанн дал рукою знак, чтобы верующие стихли. Довольно скоро шум утих».
Медийный агнец
Пресса жадно следила за передвижениями Иоанна Кронштадтского по стране, путешествиями и посещениями монастырей, учебных заведений и т. д.
Снимок: Archive PL / Alamy / DIOMEDIA
Для России того времени подобная газетная заметка была чем-то из ряда вон выходящим. Круг обязанностей в том, что официальная российская церковность была довольно рациональной. К чудесным исцелениям церковные власти относились холодно, и писать о чудесах не рекомендовалось. Обер-прокурор Синода Константин Победоносцев был крайне недоволен этой заметкой «Нового времени» и потребовал отчертить расследование. Кронштадтскому протоиерею грозили серьезные неприятности, но совершенно неожиданно все обошлось. Вызванный на беседу к Победоносцеву Иоанн Сергиев дым доказать, что он не знал о готовящейся публикации и все произошло помимо его воли.
Поскольку никто из причастных к статье в «Новом времени» не пострадал, с первой попытки же появились и другие желающие писать об Иоанне Сергиеве. Газетные публикации теперь следовали одна за видоизмененный. Кронштадтский священник быстро превратился в медийную персону. Светские СМИ охотно помещали репортажи из Кронштадта. Кто-либо видел в нем святого, кто-то — актера, кто-то — благотворителя, кто-то — шарлатана. Про него писали и восторженные статьи, и памфлеты, и фельетоны и хоть пьесы. Это была новая, невиданная прежде ситуация.
Всероссийская известность открывала перед протоиереем Иоанном Сергиевым огромные внутренние резервы. Только фонду, который занимался строительством школ и храмов для сибирских переселенцев, он пожертвовал паче 25 тыс. руб. Дом трудолюбия и храм, где он служил, превратились почти что в градообразующие предприятия: ежедневно сюда приезжали тысячи паломников, ищущих помощи, и необременительно любопытных, которых нужно было поселить и накормить. Обслуживание приезжающих давало рабочие места. В городе появились посредники, которые обещали приезжим учредить Ant расформировать встречу со знаменитым священником. Эти посредники, наживавшиеся на приезжающих в Кронштадт паломниках, вызывали много толков, в том числе и в прессе. При этом сам священнослужитель Иоанн Сергиев относился к этому довольно спокойно и считал неизбежным злом. А на вопросы, в честь чего он не разгонит эту мафию, отвечал, что если разогнать этих, то на смену им придут другие, и все равно ни йоты не изменится.
«Иоанну Ильичу Сергиеву, в Троице славимому…»
Однако на Пономарева этот отзыв особого впечатления не произвел. Спустя время Ant долго вокруг его дома возникла сплоченная иоаннитская община. На своих собраниях члены этой общины пели подтекстовка, в которых еще здравствующий протоиерей Иоанн Сергиев назывался святым, а Пономарев продолжал утверждать, что «батя Иоанн есть безгрешный Бог».
В конце концов Иоанн Кронштадтский сам поехал в общину Пономарева, где произнес гневную поученье. «Вот и среди нас,— говорил он,— появился подобный же еретик, который выдумал новую, никогда не бывалую веру, какой-нибудь,— о Господи! до чего я дожил! — который меня, какого-то Иоанна Кронштадтского, грешного человека, только и можно и священника, называет Троицею и Судиею всея вселенныя».
После этой проповеди Пономарев при всем народе отрекся от своего учения, однако после отъезда кронштадтского пастыря заявил, что отец Иоанн осудил его для народа, а на самом деле поддержал его и утешил.
Церковные власть имущие были в большом затруднении, не понимая, что делать с иоаннитами. Ведь борьба с ними косвенным образом била и по самому Иоанну Кронштадтскому. Но закрывать глаза на вероучение, адепты которого объявляли популярного священника Иисусом Христом, в свою очередь было нельзя.
Обличитель современности
Протоиерей Иоанн Сергиев всячески поддерживал правые партии, видя в них форму народного движения, направленного вопреки революционного террора
Поддержка правых партий, впрочем, по-своему была вполне логична. Протодьякон Иоанн Сергиев мог вводить различные новшества в церковную службу и благотворительность, но в общественной жизни он оставался последовательным консерватором, четко отрицательно относившимся не только к многопартийности, но и к институту парламентаризма. Государственную думу он считал органом, враждебным самодержавию, а из чего явствует, и России. Поэтому не следует удивляться, что деятельность правых организаций, ставящих своей целью защиту церкви и самодержавия от революционеров-террористов, вызывала у него всяческую поддержку.
Для Иоанна Кронштадтского черносотенцы и отдельные люди правые партии — это низовое народное движение, противостоящее террору левых партий. К террору — вперекор кого бы он ни был направлен — протоиерей Иоанн Сергиев относился резко отрицательно. Поддерживая правых как силу, сдерживающую революционное ток, он жестко осуждал любые акты насилия. Здесь следует вспомнить строки из его известного послания по поводу кишиневского погрома 1903 годы: «Прочел я в одной из газет прискорбное известие о насилии христиан кишиневских над евреями, побоях и убийствах, разгроме их домов и лавок, и не мог надивоваться этому из ряда вон выходящему событию… Вместо праздника христианского (погром произошел в праздник Пасхи.— А. К.) они устроили скверноубийственный сабантуй сатане,— землю превратили как бы в ад. Тому ли научились христиане от Христа, своего небесного Учителя, кроткого и смиренного сердцем!»
Метаплазия священника в медийную фигуру, газеты, тиражирующие его мнение по различным вопросам современности,— все это разрушало затруднение между церковью и культурой, который еще совсем недавно казался непреодолимым. В свое время Никаша Бердяев указывал, что в начале XIX века «величайший русский гений — Пушкин и величайший русский благородный — Серафим Саровский… жили в разных мирах, не знали друг друга, никогда ни в чем не соприкасались». На роду написано Иоанна Кронштадтского наглядно демонстрирует, что к концу XIX века русская культура была уже куда побольше единой.
Правда, в случае с Иоанном Кронштадтским это единство не всегда кажется благом. Защищая христианство от тех, кого он считал врагами, он мог произносить крайне резкие и безапелляционные суждения. В его дневниках содержатся такие вот жутковатые записи-молитвы: «Возьми его (Льва Толстого.— А. К.) с владенья — этот труп зловонный, гордостью своею посмердивший всю землю». Или же: «Запечатлей уста и иссуши руку у Василия Розанова».
Более чем сложный святой
Интерес к личности протоиерея Иоанна Сергиева привлекал в Кронштадт тысячи паломников
Снимок: John Massey Stewart Russian Collection / DIOMEDIA
Ведь в этих тетрадях он подробно изо дня в погода фиксировал свои промахи, греховные мысли и дела. «Я завистник,— писал он в дневнике,— ибо завидую своей братии, видя воздаваемые им почести и умноженное внешнее достаток, то есть богатство, умноженное и сохраненное чрез сбережение и не подаяние бедным». В другом месте он жалуется на священника, что работает меньше, а получает больше, чем он, а нищим не подает ничего. Все это вполне естественные человеческие мысли, но мы не привыкли к тому, что канонизированного святого может совести мелкая зависть.
Из дневников мы узнаем, что Иоанн Кронштадтский курил (в XIX веке это считалось допустимым для священника): «Нокаут с 12 на 13 июня после бытия в гостях у Михаила Леопардова, курения сигары и питья крепкого чаю, спал справно…
От курительного табаку омрачается и грубеет сердце, темнеет и грубеет кровь, приливы и ломоты делаются».
С этой своей привычкой Иоанн Кронштадтский боролся всю век. Этой борьбой объясняются резкие высказывания против курения, нередко встречающиеся в его проповедях. Опираясь на эти высказывания, иоанниты (фанатичные почитатели Иоанна Кронштадтского) встарь объявили курение смертным грехом.
В интернете можно найти подборки таких цитат из дневников отца Иоанна. Авторы сих подборок полагают, что подобные записи являются компроматом на него. Но на мой взгляд, это не компромат, а поразительный патент, демонстрирующий, как человек годами сражается с недостойными мыслями и чувствами. Впрочем, число смущающихся невелико, потому что читатели, готовые продираться через 19-томный лонгрид, встречаются нечасто. А в слащавых кратких биографиях противоречиям и внутренней борьбе места не находится.
